В «Начале автобиографии» Александр Сергеевич Пушкин пишет: «Прадед мой Александр Петрович был женат на меньшой дочери графа Головина, первого андреевского кавалера. Он умер весьма молод, в припадке сумасшествия зарезав свою жену, находившуюся в родах…»Женился прадед поэта совсем не по расчету. Хотя Авдотья Головина была дочерью видного сановника Ивана Головина, но отнюдь не «первого андреевского кавалера», брак такой наверняка считался «выгодной партией». Сам Пушкин служил каптенармусом гвардейского Преображенского полка и потому постоянно жил в Петербурге, где квартировали преображенцы.
Поскольку его жена и двое детей пребывали в Москве, Александр Петрович время от времени их навещал. В начале 1725 года, получив годовой отпуск, он приехал к жене, но встретил довольно холодный прием. В дальнейшем их отношения складывались достаточно ровно — они слыли хорошими супругами, — но Пушкин вдруг надолго заболел: появилась «сердечная болезнь и захватило дух», открылась «кровавая рвота». Потом ему полегчало, но возникло странное беспокойство: он вдруг стал опасаться за свою жизнь, подозревать всех окружающих в желании погубить его, порывался уехать прочь — куда глаза глядят. Дело дошло до того, что Александр Петрович хотел обратиться в Шацк к местным командирам с просьбой дать ему драгун для охраны.
Ситуация усугублялась тем, что жена Авдотья Ивановна вздумала лечить мужа от «порчи» с помощью местных знахарей, которых Пушкин — возможно, не без основания — считал отравителями. Собственно это и послужило 17 декабря 1725 года поводом для трагедии: мужу вдруг привиделось, что у кровати стоит «колдун Ананий», и он набросился на жену. Потом он горько раскаялся в содеянном и на следствии подробно рассказал обо всех обстоятельствах, приведших к роковому поступку. В январе Пушкина даже отпустили домой, на поруки братьев, до окончания следствия. Оно, видимо, осталось незаконченным вследствие смерти обвиняемого: последним документом в деле оказывается его завещание, датированное 12 февраля 1726 года. Возможно, в своих подозрениях прадед поэта, обрушивший свой внезапный гнев на любимую жену, был прав: она, подолгу жившая без мужа, могла быть ему неверна… Но в точности мы этого не узнаем никогда.